Сегодня, в отмечаемый в Эстонии День гражданина, предлагаем вниманию читателей очерк нашего коллеги — журналиста Ивана Старичкова.
Эстонский хутор — это целое государство. Фото: history.wikireading.ru Врезка: Иван Старчиков
Нет, Иван Антипович Старичков не стал гражданином Эстонии. Он, как бывший военный армии Страны Советов, не мог претендовать на «синие» корочки паспорта и был вынужден оставаться гражданином Российской Федерации. При всем том он всегда очень уважительно относился к представителям коренного населения нашей страны, старательно изучал эстонские слова и пословицы, посещал языковые курсы. Кроме того, он собирал шутки с нарвских улиц, публиковавшиеся в газете «Нарвская Неделя» (филиал ида-вируской газеты «Северное Побережье»), а впоследствии легшие в основу изданного им сборника. Эти шутки — от простого народа вне зависимости от родного языка и национальности тех, от кого они были услышаны.
Ивана Антиповича нет с нами уже более года, его не стало в сентябре 2019-го. Его очерк-обращение к другу детства написан почти 30 лет тому назад. Но как актуально и свежо воспринимается и сегодня предложенная им к разговору тема — тема понимания родины и человека в эмиграции.
Регулярно в наших газетах нахожу мысль о том, что Эстония, мол, земля обетованная для эстонцев, что только здесь они могут нормально жить, что русские люди, приехавшие сюда из Псковщины, Вологодчины, Новгородчины, — это какие-то перекати-поле, бродяги, заслуживающие только презрения. Наконец, недавно прочитал у одного эстонского автора естественное развитие этих идей: русские, которые хотят остаться жить в Эстонии, должны стать похожими на эстонцев. Захотелось высказаться. Прошу прощения, в разговорах на такую тему каждый обращается к своей биографии.
Я родился на хуторе. Соседний хутор принадлежал эстонцу (их у нас называли чухна, чухонцы, без малейшего желания обидеть). И вообще около половины хуторов в той местности (ныне Плюсский район Псковской области) принадлежали эстонцам. Как и мой дед, они получили землю в начале века, видимо, по реформе Столыпина. Так вот, соседа-эстонца звали Антон Лутс (пишу так, как запомнил). Сейчас в Эстонии эта фамилия среди известных. Впрочем, похоже, у эстонцев нет незнаменитых фамилий. Чем черт не шутит, вдруг смогу я встретиться с потомком соседа-хуторянина! И зовут его, вполне возможно, Антон Лутс. Может, вместе съездим на землю наших дедов? Правда, там теперь опять гуляют медведи — ружье возьмем.
Эстонцы всегда охотно селились на Псковщине, их и сейчас там много. Прекрасные люди. Псковичи их любят и очень уважают. Верхом бестактности, вещью совершено невозможной был бы намек со стороны местного русского жителя соседу эстонцу: мол, ты приехал и живешь на русской земле. Исключено. Самый последний мужик в деревне даст себе язык отрезать, но упрека такого не выскажет. Никто никогда не устроит эстонцу экзамена по русскому языку, не потребует доказательств преданности России, знания русских обычаев, культуры и пр. Хотя земляки мои в массе своей навряд ли могут похвастать европейскими манерами и воспитанием. Что нет, то нет. Скорее, страстью к спиртному, но это уже другая тема…
Так давай, Антон, съездим на твой и мой хутора, помянем дедов? Прикоснемся к камням фундаментов домов, где я и ты родились. У русских фундамент чаще всего состоял из четырех камней (под каждым углом по камню), у эстонцев — сплошная каменная ленточка (где только цемент доставали?). С северной стороны твоего хутора стоит сплошная стена из елок, они так посажены, что, когда выросли, между ними человеку не пройти. После войны, в 45-ом, стена эта еще стояла. Позже шквалом прошли лесозаготовки, да и возраст для елок — тоже возраст…
Зато погреб на твоем хуторе наверняка сохранился, он каменный. Давай сядем на него, поговорим.
Не тебе объяснять, что такое тогдашний хутор, но другим надо сказать. Хутор — это целое государство. В 1945, после войны, 11-летним мальчишкой бегал и играл я среди этих остатков. Наверное, развалины Помпеи не произвели бы на меня такого впечатления. Уже лет 15-20 это хозяйство стояло брошенным, бесхозным, разграбляемым. Тем более изумляла масштабность и сложность хозяйства. Вы знаете, как устроена рига, гумно? Сколько в хозяйстве нужно разных типов плугов, борон, хомутов (впрочем, сбруя — это целый мир). Валялась и ржавела масса всяких ручных машин — льномялки, веялки, очесывальни и т. д., и т. п.
Как раз от дедова гумна дорога поворачивала на хутор Антона Лутса, на твой хутор. Она шла через сырой могучий еловый лес. Эта дорога была сущим мучением для лошадей и телег, не говоря уж о людях. До тех пор, пока эстонцы не замостили ее. Да-да, километра полтора мощеной деревом дороги! Да, Антон, эстонцы собирались жить здесь не два дня. Не знаю, что в начале века выгнало их из Эстонии, не знаю, насколько крепки были их связи с родиной, но уверен, что чувствовали они себя на псковской земле во всех отношениях не хуже, чем за Чудским озером или на о. Сааремаа. Работа была, конечно, медвежья. Но, представь себе, и веселиться умели! Мой отец, вспоминая молодость, всегда рассказывал об эстонских качелях. Да, на праздники русские приходили к эстонцам, а эстонцы к русским.
Эстонцев любили за аккуратность, незлобивость, трудолюбие. Особенно отличались они в выращивании свиней, а также капусты и других овощей. У русских выше была культура хлеба, пчеловодства. Учились друг у друга, помогали друг другу. Как раз про Антона Лутса рассказывали, что он построил деревянный велосипед и ездил на нем. Эта техника поразила хуторян больше, чем пролетевший самолет…
Многие совсем не знали русского языка, никто их за это не укорял. Особенно зажиточными были эстонские хутора в местечке Ходбыли, километрах в пяти от наших. (Откуда взялись такие нерусские названия — Авдыни, Ходбыли — среди русских деревень Вешень, Пажино, Погребище, Ореховно, не могу объяснить).
Судьба псковских хуторов была такая же, как всего русского крестьянства. С началом коллективизации началось насильственное выселение. После войны оставшиеся хуторяне разбежались от голода, от налогов. Русских согнали с земель немного позже, чем эстонцев. На мои расспросы о их судьбе отец просто прижимал палец к губам: молчи! Думаю, он сам знал очень мало, просто чувствовал опасность, да и что я, мальчишка, мог тогда понять?
Я не мог знать, что сам поселюсь когда-нибудь в Эстонии, в Нарве, и, таким образом, поменяюсь ролями со своим хуторским соседом Антоном Лутсом. Впрочем, что Нарва — эстонский город, приходилось напоминать себе до тех пор, пока не получил сильное личное впечатление. Это случилось так.
Я закончил Ленинградский университет, получил диплом. Событие это в редакции не заметили, в парторганизации — тем более (с друзьями, конечно, «раздавили» за углом бутылку). И вдруг — получаю красивый официальный бланк-приглашение. В Таллинн. На торжественный вечер выпускников. Союз журналистов устроил отличный праздник для молодого пополнения газетчиков. Я был ошеломлен. Мне надарили подарков, наговорили теплых слов. В жизни никогда не приходилось мне получать такие авансы, никогда не уделяли мне столько внимания. А я даже tänan не знал (вот когда было стыдно за незнание эстонского). Не знаю, сохранило ли нынешнее руководство Союза журналистов традицию устраивать такие вечера. Если нет — очень жаль. Я был по-настоящему тронут. С тех пор в эстонский экстремизм не верю.
Так о чем я? Лес стоит на месте нашей пасеки, болотом стали покосы, давно пропали дороги. «Где стол был яств, там гроб стоит». Думаю, Антон, ты способен понять мою боль по этому поводу, так же как я — твою. Ведь была, несомненно, была родиной моя Псковщина и для твоих соплеменников. Родину человек создает своим трудом. Трудом для себя, детей, внуков. Так это было раньше, так это и теперь. И если уже несколько поколений русских отстроили Нарву и все, что в Нарве и вокруг нее, то не надо удивляться, что для них — это Родина. И что бы ни решали политики, какие условия для получения гражданства ни выдумывали, с этим уже ничего не поделаешь, изменить это невозможно.
Ты скажешь, что теперь у тебя в Эстонии много дел, а о Псковщине пусть болит голова у русских. Согласен, верно. Но вот твоему деду вдруг однажды стала тесной Эстония, и он перебрался на Псковщину. Наши деды — твой и мой — медвежьей работой, топором и деревянным велосипедом раздвигали рамки заскорузлости, дикости, стремились выйти в широкий мир. Твоему внуку-летчику почему бы не летать на линии Москва – Нью-Йорк, другому — не строить мост через Берингов пролив? Зачем же нам клетки границ, шоры национализма? Русские должны стать похожими на эстонцев? Разве слой культуры за нашими плечами тоньше, чем у эстонцев? Или земли стало мало, и у нас уже теснота, как в Гонконге? Кстати, там и теснота не мешает… Я уже слишком много задал вопросов, что скажешь, Антон?
Опубликовано в русской газете Вирумаа «Ведомости» (№23, ноябрь, 1991 г.), издававшейся в Нарве под редакторством Бориса ВОРОНОВА
