Полгода в Кировской тюрьме
Все, без исключения, выходили ежедневно на прогулку на широкий прямоугольный двор, покрытый вытоптанной травой. Одновременно выводили еще 2-3 камеры, и общее количество гуляющих доходило до 400-450 человек. Общение запрещалось, никто не имел права разговаривать, камера от камеры находилась на порядочном расстоянии. Наблюдение за всеми вели надзиратели в разных точках двора вдоль стен, а также «попки» на вышках. Со двора тюрьмы хорошо просматривались здания города, расположенные на возвышенностях, и особенно хорошо видна была внутренняя тюрьма НКВД, куда определяли только что прибывших политических заключенных для ведения следствия.
Как-то на прогулке я обратил внимание на пожилого мужчину из другой камеры, как потом выяснилось, умышленно отставшего от своих с целью, якобы, зашнуровать развязавшийся ботинок. На самом деле он поджидал подхода заключенных нашей камеры. Когда я с ним поравнялся, то услышал, как он громко сказал:
– Привет вам передает Евдошенко. Он в том же коридоре, что и ваша камера. Здоров, чувствует себя неплохо. Арестован в мае 1941, – с этими словами неизвестный выпрямился и быстро заковылял, догоняя своих.
При упоминании фамилии моего школьного товарища и друга вспомнилось многое. Как мы учились в Нарвской гимназии, как сидели рядом за одной партой. Потом совместная учеба в Тартуском университете, который Евдошенко окончил химиком. В совершенстве владея эстонским языком, Евдошенко в дальнейшем работал по специальности в Сыренцах, контролируя уровень Чудского озера. Большего о своем друге, кроме того, что рассказал мне неизвестный во дворе тюрьмы, я никогда и ничего не узнал. Осталось тайной, куда его отправили после Кирова, в каком лагере и где он закончил свой скорбный путь. По возвращении в Нарву на Ивангородском кладбище, под сенью вековых деревьев, я увидел символическую могилу Петра Кузьмича Евдошенко, его фотографию 20-х годов, заключенную в металлический футляр с искусственным венком.
Однажды наша битком набитая камера неожиданно пополнилась двумя типичными ворами-блатарями из Кировской области Кузбасовым и Семушкиным, неизвестно с какими целями подсаженными к политическим заключенным. Оба не скрывали, что были пойманы с поличным, когда на базаре в Кирове вытащили у пожилой женщины из кошелки портмоне с деньгами. Напрасно мы пытались узнать от них о событиях на фронте, что происходит в мире, вообще новости. Ничего вразумительного и толкового они рассказать не могли. То ли не знали, то ли не хотели говорить. Зато мы очень скоро познали их профессиональные навыки. Исчезли висевшее на нарах полотенце, пайка хлеба у одного из заключенных, мыльница с мылом, оставленная у рукомойника. До появления блатарей ни у кого ничего не пропадало. Тогда после возвращения с прогулки мы решили их проучить и поручили заняться «воспитательной работой» эстонцу Пуусеппу, в прошлом атлету и боксеру. «Воспитательная работа» дала свои результаты: пропажи прекратились. Оба блатаря вели себя «тише воды, ниже травы», а через пару недель их вызвали с вещами и мы распрощались с ними навсегда.
Бесконечное число раз во время проверок, обысков, просто визитов начальства просили ускорить выдачу книг из тюремной библиотеки. Их обещали начинать выдавать с первого дня нашего приезда. Но всегда находились «объективные» причины невозможности выдачи книг: то происходил ремонт библиотеки, то не удавалось подыскать библиотекаря, то началась инвентаризация книг. Выдача книг задерживалась до первого августа. Вечера стали наступать темные, и читать при высоко ввинченной 15-ваттной лампочке было трудно. А тут еще в наше отсутствие, когда водили в баню, лампочку выкрасили в красный цвет, стекла окон оклеили крест-накрест бумагой. Мы поняли, что администрация тюрьмы готовится к воздушному налету, что всех всполошило и вызвало самые разнообразные толки. Эстонские стратеги, если их так можно было называть, высказывали твердое убеждение, что не сегодня-завтра надо ожидать налета немецких самолетов на город Киров, немецкая армия в своем успешном наступлении на восток стремится проникнуть на Урал, чтобы, отрезав Сибирь, окружить Европейскую территорию СССР. Поэтому в ближайшее время нужно ожидать падения Кирова и освобождения всех политических заключенных, тем более что Москва и Ленинград уже давно взяты немцами.
Каково было разочарование «парашников», когда, возвращаясь с прогулки, Тимофеев подобрал обрывок газеты «Кировская правда» с сообщениями о тяжелых боях под Ленинградом и о том, что под Москвой зенитной артиллерией сбито пять вражеских «мессершмиттов», пытавшихся пробиться к столице. Значит обе столицы в наших руках, что подтверждается в газетной статье, с которой могла ознакомиться вся камера. Печатное доказательство нисколько не смутило болтунов, оставшихся при своем мнении, что если сейчас эти города не взяты, то все равно падут под мощным, несокрушимым натиском непобедимой немецкой армии.
И все-таки стремление заполнить бездумное времяпрепровождение чтением победило, и администрация согласилась выдавать книги. Необходимо было подобрать человека, который получал бы и возвращал книги, был ответственным за их состояние. Камера поручила это дело мне. Я с радостью согласился. Эстонцы просили приносить литературу на эстонском языке, а если таковой не будет, в чем я нисколько не сомневался, то русскую и зарубежную классику. Русские были согласны на любые книги, лишь бы их было много, и давали бы чаще.
Библиотека помещалась в этом же корпусе на втором этаже в небольшой камере, где стояли стеллажи со скромным запасом книг (не более 500 томов), сколоченный из простых досок стол и несколько табуреток. За столом сидел библиотекарь из заключенных в телогрейке, грязных полотняных брюках. На вид ему можно было дать не более 30 лет. Из разговора с ним я пришел к выводу, что ума он небольшого, дела с книгами никогда не имел. Попал в тюрьму, видимо, за кражу либо мошенничество, а так как срок имеет небольшой, отбывает наказание в Кирове в положении тюремного библиотекаря.
– Сколько в камере людей? – спросил он меня.
Чтобы получить побольше книг, я специально завысил цифру, сказав, что в камере 175 человек.
– Выбирай с полки, можешь взять четыре книги.
– Но это же мало на столько человек, – робко возразил я.
– Не рассуждай, получай, сколько дают, а нет – так ничего не получишь… Вернешь книги в целости и сохранности, сам поверю, чтобы все листы были целы и не запачканы. За это отвечаешь ты. Если что не так, камера лишится книг, а ты будешь наказан.
Так как книги менялись нечасто, через две-три недели, а то и еще реже, то всем желающим удавалось прочесть их и даже не один раз. По этому поводу высказывалось недовольство. Жаловались корпусному начальству. Ничего не помогало.
Горшков, обращаясь на двух языках, внес разумное предложение после тихого часа устраивать чтение вслух наиболее интересных книг, все единогласно его поддержали. И снова всплыла моя кандидатура, на этот раз на роль чтеца. До своего ареста я обладал исключительно острым зрением, одинаково хорошо видел как вблизи, так и в даль. Но после приблизительно месяца чтения в полутемной камере я почувствовал, что с глазами становится что-то неблагополучно: они быстро уставали, приходилось останавливаться и извиняться за вынужденные паузы. Громкое чтение Тургенева, Льва Толстого, Гоголя занимало ежедневно около двух часов. Со временем глаза уставали все больше, и мне пришлось отказаться от чтения вслух. Никто меня заменить не согласился, и чтения вслух прекратились.
Тогда наиболее неугомонные из заключенных предложили что-то вроде народного университета. Опросили всех имеющих высшее образование и получили от каждого согласие прочитать лекции на любую выбранную им самим тему, безразлично на каком языке, эстонском или русском.
Почин сделал Каплинский, выбрав литературную тему – «Пушкин и Мицкевич». Говорил он на русском и эстонском языках, стихи Мицкевича читал по-польски. На следующий раз Каплинский предстал интересным и увлекательным путешественником. Мы с ним побывали в живописной Швейцарии. По-особому всех взволновала и задела за живое беседа Каплинского о выдающимся польском композиторе Шопене. Не имея возможности передать чудесную музыку Шопена с помощью музыкального инструмента, Каплинский напевал яркие бравурные мазурки, игривые и задорные скерцо, вычурные торжественные полонезы.
Беседа бывшего премьер-министра разочаровала. Мы его попросили рассказать про деятельность правительства в период начала Второй Мировой Войны, о том, при каких обстоятельствах был заключен Пакт о взаимопомощи между Эстонией и СССР и, наконец, что предшествовало предоставлению советским войскам баз на территории Эстонии. Он и в тюрьме остался верен принципам дипломатии: «Язык дан для того, чтобы молчать». Обо всем, о чем мы просили, он умолчал и только в полушутливой форме рассказал о приезде в Таллинн шведского короля Густава V, о том, как его принимали правительство и эстонская общественность, какие были устроены званые приемы и что на них подавали к столу.
С нескрываемым интересом как русские, так и эстонцы слушали беседу члена Генерального штаба царской армии русского полковника Осипова, уроженца Петербурга, воспитанника Пажеского корпуса. Ему, как пажу, приходилось бывать на царских приемах в Зимнем Дворце, следовать за царицей, держа на почтительном расстоянии её шлейф. Зная и хорошо помня экспозицию Эрмитажа, Осипов, словно гид водил нас из зала в зал, знакомил с творениями Рафаэля, Леонардо да Винчи, Тициана, Мурильо, Пуссена, Ван-Дейка. С любовью вспоминал зодчих начала XIX столетия.
Продолжение следует
Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4
