За тюремными решетками Таллинна
– Кто в камере на букву П? – раздается раскатистый бас надзирателя.
Ответа нет. Вторично спросив, надзиратель начинает сердиться.
– Оглохли что-ли?.. Раз спрашивают, извольте отвечать!.. А ну, просыпайтесь курортники, чай не в санатории…
Теперь уже все проснулись. Надзиратели добились своего, разбудили всю камеру. Цель достигнута.
Проснувшиеся спросонья оглядываются по сторонам, им не понять, в чем дело, о чем спрашивают. Надзиратель неохотно повторяют букву. Находятся двое, у которых фамилии начинаются на букву П. Издевательство продолжается, хотя, казалось бы, чего проще было назвать фамилию вызываемого, проверить его имя и отчество, предложить ему одеться и выйти в коридор.
– Так-с… Посмотрим дальше, – многозначительно застягивает свою речь надзиратель, – так-с… значит вас двое на букву П. Странно. Но ничего, проверим имена. Кто на букву М?
Оба поднимают руки. Надзиратель выходит из себя.
– Что за чертовщина?!.. И ты, и ты на буквы П и М?!.. Ничего не понимаю, да не может быть… Тебя как зовут? – обращается он к сидящему рядом со мной на полу невысокого роста эстонцу из Тарту.
– Мартин!..
– А тебя как? – задает он вопрос другому.
– Михкель!..
Надзиратель несколько раз заглядывает в записку, в которой сказано, чтобы к следователю привели Паккера Михаила Юрьевича и он не может понять, где Михаил, хотя есть Мартин и Михкель.
– Так кто же, в конце концов, Михаил Паркер? – раздраженно восклицает надзиратель.
– Mina…- спокойно равнодушным голосом отвечает по-эстонски лежащий возле окна пожилой хуторянин.
Я не выдерживаю и вмешиваюсь в разговор.
– На эстонском языке Михкель то же самое, что по-русски Михаил… Забирайте его скорей и дайте нам спать!..
На вторую ночь с такой же процедурой опроса первых букв фамилии, имени, отчества вызвали меня. Из нашего нового корпуса перешли в старый, поднялись на второй этаж, шли по стертому плитняковому полу под сводчатыми каменными арками, минуя ответвления коридоров, «боксы», камеры с глубоко сидящими в нишах каменных стен коваными дверьми.
По пути следования надзиратель постоянно напоминал, чтобы я держал руки сзади, не оглядывался и не смотрел по сторонам.
– Остановись! Лицом к стене! – вдруг быстро произнес он, схватив кисти рук и развернув меня лицом к стене.
Навстречу, в сопровождении конвоира, шел арестованный. В таком положении мы подождали, пока они пройдут, и направились дальше.
Все время я ощущал нервное напряжение. Ни на минуту не покидало волнение. Мне казалось, что здесь сегодня решается моя судьба, что сегодня станет известно – виноват или невиновен, скажут, почему арестовали, почему посадили в тюрьму. А вдруг, убедившись в моей невиновности, отпустят домой…
С такими думами я оказался на большой площадке. Во всю её длину тянулась деревянная стена из свежевыструганных досок, казавшаяся такой лишней и не к месту в старинных каменных стенах с мрачными арочными сводами. В деревянной стене одна за другой следовали деревянные двери с маленькими номерами. То были кабинеты следователей. Имевшихся в тюрьме кабинетов для следователей оказалось недостаточно для того огромного количества арестованных, которых ежедневно доставляли в тюрьму на Батарейной.
В один из кабинетов ввели меня.
– Старший лейтенант Шаховской – представился следователь.
Он сел в кресло и стал перелистывать папку с моим делом. Иногда украдкой бросал в мою сторону оценивающие взгляды, как бы сверяя свое впечатление от прочитанного с тем, кто сидит напротив.
Поглядев внимательно на меня в очередной раз, он неторопливо начал:
– Так вот, гражданин Рацевич, я вас позвал для того, чтобы услышать автобиографию. Меня интересует все, до мелочей: кто родители, чем они занимались, где вы учились, где работали, в каких организациях состояли и какие должности занимали, как стали репортером. Все это я стану записывать, а вы рассказывайте, не торопитесь…
Тон следователя располагал к доверию. Его вежливость придавала уверенность, что не все потеряано. Он даже предложил закурить, на что я ответил деликатным отказом. Мое волнение, с которым я шел на допрос, постепенно улеглось, я успокоился и говорил последовательно, ровно, обдумывая каждую фразу.
Шаховской старательно записывал, склонив голову низко к столу.
В одну из пауз, когда я припоминал события из жизни «Святогора», по соседству послышался звук открываемой двери. Шаги входившего отчетливо доносились до нас. Через некоторое время кто-то еще вошел туда. Во мне, естественно, пробудилось любопытство, в особенности, когда рядом заговорили двое, как я понял, следователь и арестованный, причем так, что многое можно было расслышать и понять. Сперва беседа проходила в нормальном, спокойном тоне. Вдруг, сосед-следователь начал кричать и в ответ неслись фразы на повышенных тонах:
– Говори, негодяй!.. Расстреливал красных?..
– Никогда этого не было!.. Все это ложь!..
– Врешь!.. Я тебя, паскуда, выведу на чистую воду!.. Ты у меня не отвертишься!..
– Честное слово, гражданин следователь, ни одного человека не убивал. Я в белой армии в интендантстве служил, вызовите свидетелей…
– Я тебе покажу свидетелей, сейчас вызову…
Послышалась продолжительная возня, падение чего-то тяжелого, тихое всхлипывание.
– Почему вы не верите, – раздался плачущий голос, – не бейте меня больше, я ни в чем не виноват…
Шаховской стал нервничать. Ему было не по себе. Он закурил и деланно громко, словно желая заглушить доносившийся из-за стены шум, быстро проговорил:
– Ну, что вы остановились. Продолжайте рассказывать. Время позднее и вам и мне пора отправляться спать…
По соседству стало тихо, лишь слышалась негромкая речь. Думалось, что все, чему я стал невольным слушателем, было не в пользу советской власти. Глядя на Шаховского, задавал себе вопрос: неужели он оставит без внимания поведение своего сослуживца, который компрометирует советские органы судебной власти. Теперь я понимаю, насколько был наивен и одурманен советской пропагандой. Вскоре я убедился, что напрасно рассчитывал на порядочность Шаховского.
В четвертом часу ночи, а об этом я узнал, подойдя к столу и увидав под лампой ручные часы Кировского завода, Шаховской отпустил меня в камеру. Ни одним словом он не обмолвился о причине моего пребывания в тюрьме, в чем я обвиняюсь. Зато, когда я уходил, пожелал спокойной ночи и сказал, что через пару дней вызовет меня снова.
Возвращался в камеру, скажу откровенно, с легким сердцем и хорошим настроением. Был убежден, что за мной нет никаких преступлений, иначе следователь обязательно что-нибудь сказал бы, а может быть поступил так же, как следователь соседнего кабинета.
Сразу уснуть не мог. В голову лезли всякие думы и предположения. Моментами рисовались картины, как я освобождаюсь из тюрьмы, и возвращаюсь домой.
Спать пришлось недолго, но встал бодрый под живым впечатлением первого удачного, с моей точки зрения, визита к следователю.
Сразу после прогулки меня поджидал с новостями Л. Паап. Обо всем виденном за вчерашнюю ночь я рассказал со всеми подробностями, охарактеризовал следователя Шаховского, не смолчал о том, что происходило в соседнем кабинете, и высказал удивление, почему мой следователь даже не напомнил, в чем я собственно обвиняюсь.
Не торопясь, Паап завернул любимую свою козью ножку, с большим искусством пустил в сторону окна десяток дымчатых колец и еще раз глубоко затянувшись, заговорил:
– Дружище Рацевич! Не будьте наивным ребенком, смотрите в корень, как говорил Козьма Прутков, не верьте им, они все одном миром мазаны… Дай Бог, чтобы ваше дело окончилось благополучно, и вы скорее вернулись бы домой… Только тут есть одно очень серьезное но… Не так то просто в наше время выйти сухим из тюрьмы. Запомните: кто в нее попадает, тот крепко за её решетками оседает. Каламбур думаете? Да нет, печальный факт. Если обвиняют, все равно рано или поздно будете обвиненным. Никакие Плеваки не помогут. На всю жизнь запомнились слова одного из моих следователей, который с беспредельной уверенностью и апломбом утверждал, что советские следственные органы не только никогда не ошибаются, но и права на ошибку не имеют.
По первому визиту к следователю не спешите делать выводы и обобщения. Следователь дал вам возможность как следует высказаться, ведь говорили только вы. Он же молчал и записывал. Теперь он все проанализирует, перекинет мостки с вашего откровенного разговора на другие ведущиеся дела, на фамилии, вольно или невольно вами упоминавшиеся и произойдет иная картина: говорить и записывать будет он, а вы станете отвечать на его вопросы и если ваши ответы не будут вписываться в построенные им версии и если это ему не понравится, то может произойти то, чему вы были свидетелем прошлой ночью. Не хочу портить вам настроение, верьте в благополучный исход такого пустяшного дела, но и не забывайте, что вы в тюрьме. По всей Эстонии идет компания по ликвидации и уничтожению интеллигенции, оставшейся после буржуазной Эстонии, обвиняемой в антисоветской деятельности и прочих смертных грехах. Сейчас, как никогда, в советских кругах сильна тенденция – цель оправдывает средства – изолировать и обязательно осудить таких как вы и вам подобных… Может быть, когда-нибудь, вспомните наш сегодняшний разговор и придете к выводу, что я был прав, – с этими словами Паап тяжело поднялся со своего места, поправил костыль и направился к крану, напиться холодной воды.
Продолжение следует
Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4
