Пуганая ворона и куста боится
Полгода работы в «Советской деревне» прошли в нормальной, трудовой обстановке. Пожаловаться не мог, ко мне относились доброжелательно, внимательно, прислушивались к советам, как к самому старшему по возрасту и газетному стажу. Всем хорошо было известно, что до установления в Эстонии Советской власти я долго сотрудничал в буржуазной печати.
И все-таки это обстоятельство меня особенно не волновало. Честно относясь к работе, к возложенным на меня обязанностям, думается, я сумел доказать свою лояльность, корректность поведения при советском строе.
Беспокоило и очень серьезно другое. Взвинчивало до крайности окружающая нервозность в связи с непрекращающимися арестами. Разговоры об арестах не раз происходили в редакции. Я больше слушал и молчал. Назывались имена, высказывались всякого рода суждения, предположения, почему изолирован человека и каждый раз находились «обоснования причин», почему он арестован. ми врагами Советского Союза.
Возмущало, с какой легкостью приводились «доказательства». Такое-то лицо двадцать лет назад бежало из Сов. России в буржуазную Эстонию. Или: «ведь в гражданскую войну сражались в рядах белой армии»… С легкой руки обвинители забывали, что революционные события 17-18 годов давно канули в вечность и не нам судить обстоятельства, при которых люди в вихре революционных лет сражались то у красных, то у белых, теряли семьи, дом, шли с оружием в руках брат на брата, сын против отца, не знали, куда податься, чтобы обрести покой… И как потом горячо раскаивались, бежав с родины, а когда хотели вернуться, обратный путь оказался закрытым.
В адрес арестованных русских слышались и такие обвинения:
«Состоял членом Русского Национального Союза!»… «Являлся педагогом эмигрантской гимназии!»… «Во время выборов в Эстонское государственное собрание баллотировался по списку русской крестьянской партии» и т.д.
Сейчас все это звучит анахронизмом, диким бессмысленным обвинением в адрес тех русских, которые, живя в условиях буржуазного строя в чужом государстве, делали все возможное, чтобы сохранить свою национальность. Находясь в рядах членов Национального Союза, они могли организованно объединяться, защищать свои интересы, законно предъявлять требования перед правительством об удовлетворении культурных нужд, выбирать в парламент своих русских представителей.
Не будь у нас русских организаций, мы не смогли бы вести культурно-просветительную работу, заботиться об улучшении материального положения среди деревенской бедноты русских окраин Принаровья, Причудья и Печерского края. Только наша организованность способствовала проведению в темных уголках русской деревни «Дней Русской Культуры». При других обстоятельствах мы не смогли бы провести в Нарве и Печорах два грандиозных русских певческих праздника, в Таллине русскую выставку и т.д.
Верховный Суд СССР раз навсегда положил конец продолжавшемуся много лет беззаконию, признав большинство обвинений, о которых я говорил выше, совершенно беспочвенными, а люди, осужденные за это, оказались реабилитированными, многие посмертно.
Визит в отдел НКВД не прошел для меня незамеченным. Я лишился нормального сна, стал не в меру раздражительным, с опаской вглядывался в физиономии одетых в форму чекистов, подозревая в каждом своего преследователя. Не скрою, – мною овладела боязнь быть арестованным. Нервы были напряжены до крайности. Просыпался обычно около двух часов ночи и больше уснуть не мог. Раздававшийся в ночную пору где-то шорох, шум на улице, собачий лай, вызывали настороженность, заостренное внимание.
На всякий случай, под кроватью находился небольшой чемодан, в котором лежала смена белья, обувь, джемпер, перчатки, носки, предметы туалета.
Время – лучший целитель душевных недомоганий. Прошел месяц, никто меня не тревожил, никуда не вызывал, постепенно я стал приходить в себя, улучшились сон.
Свершилось ожидаемое…
29 апреля 1941 года – памятный день на всю мою жизнь, ставший вехой на пороге 38-летия.
С утра в редакции у всех отличное весеннее настроение. Комнаты залиты солнцем. Окна редакции выходят на южную сторону. Их распахнули. С городским шумом ворвалось майское тепло.
Подготовка первомайского номера закончена. Корректура прочитана, номер сверстан, после обеда последнее прочтение номера и его печатание, на следующий день номер поступит в продажу.
Быстро съездил домой на обед. Есть почему-то не хочется. С трудом одолеваю щи, салаку отодвигаю в сторону.
-Что такое, – вопрошает удивленная жена, – ты такой любитель рыбы и вдруг не хочешь, смотри не пожалей, когда её не будет…
Позднее очень часто вспоминал замечание жены…
В редакции после обеда больше занимались посторонними разговорами, делились планами праздничного отдыха.
За окном послышался шум подъехавшей к дому автомашины. Почему-то она меня заинтересовала. Не успев отойти от окна, увидел входящих в редакцию нарвитян Боровского и Вельдмана, о которых я раньше слышал, что они работают в органах НКВД. Они прошли мимо в кабинет Кельберга не поздоровавшись, хотя мы были знакомы..
Остро кольнуло сердце. Почему-то подумал, что пришли за мной, чтобы арестовать. Сел за свой стол, взял «Правду», пытался что-то прочесть и не мог, – мысли устремились за дверь кабинета. Прошло не больше пяти минут. Из кабинета вышли Боровков и Вельдман. Минуя меня, направились к выходу. Вслед за ними не торопясь, шел Кельберг в моменты волнения или сильной озабоченности Кельберг до неприличия краснел. И на этот раз лицо его горело пунцовой краской.
– За вами, Степан Владимирович, – негромко произнес он, но все находившиеся в редакции ясно расслышали тревожный тон редактора.
– Спасибо за все хорошее, что вы сделали для газеты. Никогда не забуду вашей полезной помощи, – с этими словами Кельберг крепко пожал мою руку.
– Александр Александрович, очень прошу вас, – сказал я Кельбергу, – передать жене апрельскую зарплату… В прихожей стоит мой велосипед, нельзя ли с кем-нибудь отправить его домой…
– Не беспокойтесь, все будет сделано.
У наружных дверей стоял шофер. Боровков сел рядом с шофером, со мной – Вельман. Завернули на Вышгородскую улицу. В то время возвращались с работы, многие заходили в магазины приобрести на праздник продукты. Оживленно было на главной улице города. Встречались многочисленные знакомые, для которых не являлось секретом, почему я сижу в машине в обществе работников НКВД. Каждый понимал и, вероятно, про себя говорил: «Еще одна жертва в серии массовых арестов!»…
Быстро доехали до Речной улицы. Решил звонком не беспокоить жену, поэтому дверь открыл собственным ключом. Вошли в кабинет, служивший одновременно и гостиной. В спальню вошел один, Боровков и Вельман занялись рассматриванием лежавших на столе альбомов.
Увидев мое растерянное лицо, жена сразу же соскочила с постели и, не понимая в чем дело, в испуге спросила:
– Что-нибудь случилось? Чем ты встревожен?
– Да ничего особенного, – с трудом процедил я сквозь зубы, – пришли за мной, арестовали… Свершилось ожидаемое…
Обыск начался с библиотеки. Поверхностно листались книги русских классиков, более внимательно просматривались русские зарубежные издания. Обратили внимание на лежавшую на письменном столе небольшую книжку, не помню автора и её название, взятую незадолго до ареста из русской городской библиотеки. В ней рассказывалось о деятельности существовавших в дореволюционной России различных партийных группировках, их программах, – социалистов, кадетов, эсеров, анархистов и т.д., их главарях.
– Откуда эта книга, – спросил листавший её Вельман.
– Обратите внимание на штамп, – ответил я, – взята на прочтение из библиотеки.
– А что вас в ней заинтересовало, неужели принадлежите к одной из указанных политических партий?…
– Я думаю, что вы не станете делать вывод о том, что я являюсь убийцей только на том основании, что у меня имеется книжка о похождениях французского вампира Ландрю, на совести которого десятки убитых им женщин, – с этими словами я достал из шкафа брошюру из серии приключенческих рассказов и протянул ему.
Вельман пропустил мимо ушей мое колкое замечание, а библиотечную книжку положил к себе в портфель.
В спальню не зашли. Уселись в кресла и стали рассматривать фотографии, наклеенные в альбомы, – актеров, театральные сцены, группы актеров, святогорские снимки, заснятые мною виды Принаровья и Причудья. Вельман не сдержался, по моему адресу отпустил комплимент:
– Как все интересно, обстоятельно сделано, со вкусом…
– Прошу этот снимок изъять из альбома – неожиданно произнес Боровков, тронув пальцем на фотографию общей группы деятелей Союза Русских просветительных и Благотворительных обществ в Эстонии. Снимались осенью 1939 года в Таллине, когда руководство союза отмечало мое десятилетие в должности инструктора внешкольного образования.
Боровкова заинтересовали две личности на снимке, о которых он меня спросил, это А.А.Булатов и П.А. Богданов. Между прочим, оба они в то время находились в заключении.
Прощание с женой было непродолжительным, но тяжелым.
– Я никогда тебя не забуду, да хранит тебя Бог, – еле слышно произнесла она и впала в истерику.
Вышли на залитую солнцем Речную улицу. На короткое время я задержался.
Вот когда хотелось оставаться на свободе, ощущать жизнь, быть пленником природы, а не тех, кто уготовил неволю своим якобы политическим противникам.
Около пяти часов дня подъехали к ярко освещенному солнечными лучами зданию почтамта. Прошли в кабинет начальника Нарвского отдела НКВД Шкуренкова.
– Товарищ начальник, докладываю. Задание выполнено. Арестованный Рацевич доставлен, – по военному отрапортовал Вельман.
Продолжение следует
Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4
