Изнурительным выдался день после обильного ночного снегопада. Дров мы не пилили. Занимались только откапыванием занесенных снегом бревен. В тот вечер, помню, от усталости еле передвигался на ногах. Даже есть не хотелось, мечталось только лечь и крепко уснуть. На вахте скопились какие-то приезжие заключенные. И мне было ни к чему, что это члены центральной культбригады ждали разрешения зайти в зону. Кто-то взял меня за плечо. Обернувшись, увидел улыбающегося Лео.
– Вас, Степан Владимирович, не узнать. Почему вы так плохо выглядите? Устали?..
Сил отвечать не было, я просто кивнул головой.
– Мы сегодня у вас даем концерт. Приехали на один день. Надеюсь, согласитесь с нами выступить?
Я посмотрел на него и промямлил, что очень устал, что мне нездоровиться и что я вообще очень хочу спать.
Но Лео не отступал. Желая сделать мне приятное, он сказал, что в управлении Вятлага не возражают о моем переводе в центральную культбригаду, документы, якобы, оформляются, остались кое-какие незначительные формальности. После такого сообщения разве вправе я был отказаться от участия в концерте, хотя, по правде сказать, сил почти не было. Я предложил прочитать что-нибудь полегче «Двенадцати», «Канитель» Чехова или стихотворение А.С.Пушкина «Клеветникам России». Но Лео ничего слушать не хотел – только Блока. Пришлось читать Блока.
Обижаться на прием многочисленных слушателей я не мог, и встретили, и проводили тепло, но осадок неудовлетворенности остался.
Не имел я права выступать в подобном состоянии и без соответствующей подготовки. Но пошел навстречу напористости худрука, его прихоти, не желающей считаться с состоянием и возможностями исполнителя. Сколько раз впоследствии я убеждался в черствости и эгоизме Лео. Как тут было не вспомнить справедливое высказывание писателя-фантаста Герберта Уэллса: «…Наука, литература, искусство – это оранжерейные растения, требующие тепла, внимания и ухода…»
В шесть утра следующего дня зычный, сдобренный матерщиной окрик нарядчика прокатился по бараку, заставляя вскакивать заключенных со своих теплых нар. Подойдя ко мне, нарядчик заговорил:
– Давай, давай Рацевич, не опаздывай на подъем. Беги за завтраком, пока очередь небольшая. А ты молодец, поддержал честь нашей подкомандировки! Тебя даже начальник похвалил, сказал мне, что если работает на тяжелом объекте и не справляется с заданием, перевести тебя на более легкую работу. Сказал, что беречь таких людей надо… Где это ты так ловко читать научился? Здорово вышло! Молодец!…
Улыбкой отвечал на комплимент нарядчика, говорить было нечего, да и некогда.
Совхоз пятого лагпункта
Весна входила в свои права. Снег оседал на глазах. Таяние шло полным ходом. Его мы в прямом смысле ощущали в бараке во время сна. Через прогнившую крышу нары обильно омывались водой. Ночью передвигались на сухие места, а когда их не оставалось, спускались вниз и у печки, сидя на скамейке, засыпали.
Если бы не положение заключенного, со всеми вытекающими из этого последствиями, как приятно было бы находиться в эту пору в весеннем лесу! Заговорили веселыми голосами жаворонки. Дышалось легко и привольно. Сосновый аромат наполнял хвойный лес. Набухли почки на кустарниках. Пестрели белым и розовым цветом пушистые почки вербы.
Приближалась первая годовщина расставания со свободой. Печальная дата напоминала о всех мрачных перипетиях моей жизни. Впереди девять таких же беспросветных лет. Из дома не имею никаких вестей. Как-то там живут мать, жена. Помнят ли, а, может, никого уже нет в живых, «все сметено могучим ураганом»…
К нашим горестям прибавилась еще одна – цинга. Буквально каждый второй имел острую форму этой болезни, связанной с недостатками питания, отсутствием витаминов, а, по существу, скорбут пустил глубокие корни в ослабевшие организмы всех заключенных. На ногах вскрывались кровоточащие раны и сильные отеки. У многих опухали десны, язвами покрывался язык, вываливались зубы. Наблюдалась общая слабость и неспособность к производительному труду. В бараках появились плакаты с призывами: «Не хочешь болеть цингой? Пей хвойный настой!».
Бочки с хвоей аккуратно каждый день наполнялись до краев. Пили неохотно, зажимая нос, чтобы не ощущать острого запаха хвои. Несколько дней вместе с обедом выдавали дрожжи. Брали нарасхват, покупали друг у друга, пили с огромным удовольствием, но вскоре их выдачу прекратили. Дрожжи, и то в ограниченном количестве, выдавали только больным в стационаре. Зато литровые банки с дрожжами можно было увидеть на тумбочках лагерных «придурков». Они гнали брагу, устраивали попойки.
По поводу хвойного настоя работяги, сидевшие у костров и в бараках вокруг печек, злобно шипели: «Лучше бы поесть дали вволю, а то, вишь надумали, от пуза поить вонючим пойлом». Нашелся остряк, уверявший, что вода с успехом заменяет калорийную пищу: «Возьмем, к примеру, килограмм свиного сала – его заменит ведро воды. Не верите, попробуйте! Кто выпьет за один присест такое количество воды, почувствует, будто съел тысячу граммов шпика!»
В конце апреля по лагерю расползлась параша о готовящемся этапе в совхоз пятого лагпункта. Слухи с каждым днем усиливались, уверяли, будто уже составлены списки предназначенных на этап, в связи с чем происходят перетасовки людей в бригадах. Для отправки на сельхозработы отбирают малосильных, инвалидов, не способных по состоянию здоровья валить лес. Бригадир Петров подтвердил правильность слухов и даже назвал время отправления этапа – сразу после майских праздников.
– Из нашей бригады назначены в этап 12 человек, в том числе и вы, Степан Владимирович. Если возражаете, могу помочь остаться, тогда найдем замену. Подумайте и скажите.
Петров согласился ждать до завтра. Долго раздумывать не стал. Хотелось скорее вырваться из этой грязи, угнетали лесная глушь, окружающее безлюдье. Быть ближе к пятому лагпункту, местопребыванию центральной культбригады, становилось для меня заветной мечтой. Прельщала смена обстановки, людей. Теплилась надежда, что нахождение совхоза рядом с управлением Вятлага изменит бытовые условия в лучшую сторону, да и пища будет доброкачественней.
утром 5 мая 1942 года колонна из 100 заключенных, сопровождаемая конвоирами с собаками, выходила из зоны первой подкомандировки седьмого лагпункта. Один раз обернулся назад, бросил прощальный взгляд на первый этап своего исправительно-трудового заключения, без сожаления, с радостью, что навсегда расстаюсь с мрачным убежищем, где от голода, болезней, изнурительного труда погибли сотни заключенных, в том числе и эстонцев.
Предстояло пройти пешком свыше пятидесяти километров. Шли налегке, вещи везли на подводах, по пути сбрасывали с плеч бушлаты и телогрейки, настолько нагревало солнце. Еще не успевшая просохнуть после зимнего наста проселочная дорога лентой извивалась в чаще деревьев, пересекала лесные тропы, выходила на открытые поляны с сенокосными угодьями и снова пряталась в перелесках. Ни жилого дома, ни сарая, никаких строений не встречалось на нашем пути. Создавалось впечатление, будто поблизости отсутствовало человеческое жилье, был необжитой пустырь, глухомань, через который пролегал наш путь. Где-то на половине этого пути был сделан привал. Разожгли костер. Имевшие с собой хлеб закусили, а у кого ничего не было, посидели так, разглядывая яркое пламя огня.
Вторая половина пути оказалась более продолжительной и утомительной. Рядом со мной, отступив на полметра, шагал стрелок-охранник, уже не молодой, с простоватым лицом колхозника, обеими руками державший автомат. Решил с ним поговорить о текущих событиях и положении на фронте. Спрашивал негромко, чтобы не услышали другие охранники, но ничего не вышло. Охранник словно не слышал задаваемых вопросов, упорно молчал, точно и неуклонно соблюдая приказ: с заключенными не разговаривать.
По выходе из леса нашему взору открылась живописная картина. С высокого холма спускалась железная дорога, упиравшаяся в станцию Лесная, на которой стояли вагоны, груженные лесом, и несколько пассажирских вагонов.
Слева, вблизи железнодорожного полотна, за сторожевыми вышками и проволочными заграждениями, небольшую территорию занимала подкомандировка совхоза пятого лагпункта. Значительно дальше, позади станционных зданий, шла дорога в Соцгородок. Его было отлично видно, поскольку мы находились на возвышенности. Столицу Вятлага составляли исключительно деревянные строения, в которых помещалось управление Вятского исправительно-трудового лагеря, а также квартиры вольнонаемного состава.
Оставшийся в стороне пятый лагпункт, увидеть не удалось. Он скрывался за поворотом железнодорожного полотна на порядочном от нас расстоянии.
Продолжение следует
Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4
