Лесной пожар Вятлага 1938 года
Месяца не прошло со времени нашего приезда на подкомандировку, а сколько произошло перемен в худшую сторону. С каждым днем редели бригады. Два огромных барака были превращены в стационары. Но мест все равно не хватало для больных дизентерией, брюшным тифом, дистрофией и другими болезнями, связанными с голодом и переутомлением. Смертность принимала угрожающие размеры.
Нашу бригаду, в которой от тридцати осталось лишь девять человек, расформировали. Меня перевели в 82 бригаду. В мои обязанности по-прежнему входило подносить метровые осиновые чурки для клепок. Работяги больше сидели у костра, чем работали. Норму никто не вырабатывал, приварок стал еще более скудным, а хлеба получали по 400 – 500 граммов. На все окрики и приказы стрелков охраны продолжать работать эти люди, превратившиеся в доходяг, говорили: «Стреляйте! Что хотите делайте, сил нет работать!».
Ослабевших и беспомощных более сильные и выносливые тащили в зону волоком на огромных еловых ветвях, как на санях. А начальство, вопреки здравому смыслу, вместо того, чтобы хотя бы в какой-то степени облегчить участь больных и обессиленных, еще круче завинчивало гайки, с сатанинским хладнокровием требовало новых жертв ради немыслимого выполнения норм на производстве.
Во время утреннего развода начальник подкомандировки предупредил бригадиров, чтобы они по возвращении из леса сразу же, до прохода в зону, докладывали, кто плохо работал, не слушался охраны, сидел у костра.
– Отказчики в зону допускаться не будут, – злобно прокричал он в сторону выстроившихся заключенных, – их сразу же отправят в холодный карцер…
Первоначально мы думали, что эта угроза, стремление подтянуть людей, заставить их лучше работать. Но вечером убедились, что эти слова были горькой истиной. Бригадиры один за другим подходили к начальнику лагеря и рапортовали о дневной выработке, о тех, кто норму не выполнил и является отказчиком. Их сразу же выводили из строя, собирали в отдельную группу и вели под конвоем в карцер, расположенный невдалеке от вахты. Утром карцерников вливали в общие колонны для следования на работу в лес.
Напрасно начальник подкомандировки думал, что таким способом он добьется повышения труда и заставит немощных, голодных людей работать. Еще более больные, обессиленные, голодные, озлобленные, потерявшие веру в себя, не надеясь сохранить жизнь, они также не работали и в последующие дни, долгими часами, словно уснувшие, неподвижно сидели у костра. Сознательно шли каждый вечер в карцер, а через несколько дней их же товарищи волоком тащили их, но уже не в карцер, а в зону, в стационар, откуда они уходили в могилу.
Находились и такие «сильные духом», которые придумали «простой» способ вообще не работать: в лесу, на пне, топором отрубали себе пальцы, а то и вообще руки.
Вначале к подобным полусамоубийцам, их в лагере называли «мастырщиками», лагерное руководство относилось безразлично, мол, покалечил себя и ладно, сам в ответе за увечье. Но когда случаи «мастырки» приняли массовый характер, вмешался «кум». Безруких и беспалых стали судить лагерным судом, и к их срокам добавлялось по десять лет нового срока.
Обычно в 12 часов дня происходил часовой обеденный перерыв. У костра собиралась вся бригада. Иногда приходил погреться десятник Смирнов. Из карманов доставались кусочки сырого хлеба, был он, конечно, не у всех, нанизывались на сосновые ветки-палочки и сушились, обжаривались на костре. Аппетитно хрустели на зубах ржаные сухарики, запиваемые кипятком из растаявшего снега.
О чем говорили политические заключенные у этого костра? Сравнивали качество баланды вчера и неделю тому назад. Передавали «параши», будто на соседних лагпунктах кормят значительно лучше, суп варят из капустных листьев, а не из иван-чая, как у нас. В кашу кладут половину чайной ложки растительного масла, на премблюдо выдают запеканку из ячневой крупы, и бывают случаи, когда вместо черного хлеба выдают пшеничный, а иногда и белый хлеб.
В разговор вмешивался десятник Смирнов, куривший длинную «козью ножку»:
– Вы спрашиваете, как кормили заключенных в лагерях до войны? Да всякое бывало. Нельзя забывать, что сейчас идет страшная война, солдаты на фронте еще в худшем положении. Вы что же думаете, что в тылу рабочие и колхозное крестьянство имеют в достатке хлеб?.. Не голодают?.. Сюда вас привезли как наказанных, смешно было бы создавать заключенным лучшие условия, чем вольнонаемным. Ваши тяготы и трудности не сравнимы с днями ужаса, пережитыми заключенными четыре года назад.
– А что было-то, расскажи, – зашумели работяги.
– Ну, слушайте, время есть. Лето 1938 года выдалось в Вятлаге на редкость засушливым. В продолжение двух месяцев ни капли дождя не упало с небес. Температура доходила до 40 градусов. Хлеб на полях высох. Выгорела трава на покосах.
В первой половине августа над лесом возле второго лагпункта появилось большое облако дыма. К вечеру показались огненные языки. Горел лес. Прошел один день, второй, третий. Пожар не только не стихал, но и ширился, огонь приближался к нашему, третьему лагпункту. Сначала загорелись дома вольнонаемного состава, отстоявшие от зоны на 50-75 метров. Постепенно бараки заключенных и административные постройки оказались в огненном кольце. Начальник третьего лагпункта, старший лейтенант Харченко, правильно оценил обстановку: заключенным грозит неминуемая гибель, если их не вывести из зоны лагеря. Возник вопрос: куда выводить? Харченко посоветовался с начальником военизированной охраны, но тот категорически отказался выводить людей из зоны
Огонь стремительно приближался к проволочным заграждениям третьего лагпункта. Охрана разбежалась. Харченко собрал на вахте всех находившихся в зоне заключенных и предложил им, спасаясь от гибели, не теряя ни одной минуты бежать в том направлении, где, по его мнению, они могли быть вне опасности. Зона быстро опустела, в ней не осталось ни одного человека.
– А вы, – спросил я, – находились среди заключенных третьего лагпункта?
– Нет, в то время я отбывал срок на седьмом лагпункте. Меня, в числе десяти заключенных, имевших бригадный пропуск и возвращавшихся после работы в зону, огонь застал в лесу. В зону нам путь преграждало море огня, поэтому приходилось действовать быстро. Отлично зная местный лес, я предложил ребятам кратчайшим путем бежать в сторону лесного озера, находившегося в стороне от основной нашей трассы. Для этого требовалось проскочить небольшой участок горевшего леса. Только двое последовали моему примеру, остальные семеро, соблазнившись нетронутой огнем территорией леса, решили идти туда. И как я ни пытался им доказать, что они совершают непоправимую ошибку, что все равно огонь их догонит, меня не послушались. К сожалению, они погибли, сгорев в огне. Мы же, не без риска, проскочив горевший лес, отделались легкими ожогами. Три дня мы просидели на берегу озера, голодные и мокрые в ожидании помощи извне. На четвертый день пошел дождь, вскоре перешедший в необычайный, мною никогда не виданный страшный ливень. Он погасил огонь, а мы кое-как, поддерживая друг друга, добрались до восьмого лагпункта.
– И много зэков погибло в огне? – спросил кто-то из сидевших у костра.
– Точные цифры неизвестны. Но в продолжение всего лета, осени, зимы и даже весны следующего года в лесу находили трупы полуобгоревших, изъеденных зверями зэков.
Оставшиеся в живых и бродившие по лесам в поисках пристанища в конце концов собирались на чужих лагпунктах и отдавали себя в руки властей. Руководство учло, что могут быть побеги, поэтому вся огромная территория Вятлага была оцеплена войсками. Любого смельчака, решившего бежать на волю, ожидала верная смерть, либо, в лучшем случае, новый лагерный срок.
Нет худа без добра
Народная мудрость гласит: «Нет худа без добра». Мои огромные, не по ногам валенки, за месяц работы в лесу настолько износились, что пальцы ног вываливались наружу. Напрасно я заматывал носки валенок полотенцем и перевязывал веревкой. Во время ходьбы веревка развязывалась, полотенце сползало, и ноги, завернутые в тонкую портянку, оказывались снаружи. Однажды, после работы, по дороге в зону, почувствовал острую боль в правой ноге. В амбулатории врач Шоттер установил сильное обморожение двух пальцев и высказал предположение, что большой палец придется удалить.
Я получил бюллетень сначала на три дня, затем еще дополнительно на два. К моему счастью, обошлось без операции. Нога медленно заживала, и я был освобожден от работы.
За это время я хорошо отдохнул, вволю выспался, привел в порядок белье и верхнюю одежду, постирал и залатал дыры, сходил в баню, вдоль и поперек обошел всю зону, встретился с сидевшими вместе со мной в Кировской тюрьме.
Теперь я воочию смог убедиться, какую грустную, безотрадную картину представляла наша первая подкомандировка седьмого лагпункта. В шести давно не ремонтированных, облезлых бараках жили работяги, в таких же, как наш, с клопами, вечной грязью, копотью и дымом от печек-времянок. Везде такой же холод, как и у нас, смешанный с сыростью и вонью вечно сырой, не успевающей просохнуть рабочей одежды. Два не лучше оборудованных барака были отведены под стационары. Те же сплошные нары, отсутствие каких бы то ни было удобств для больных (туалет, умывальник и пр.). Отдельные помещения отведены под кухню, хлеборезку, каптерку, амбулаторию. О туалетном сарае я уже писал, он один на весь лагерь, недалеко от проволочных заграждений, без крыши, чтобы часовой с вышки мог видеть каждого входившего в него.
Клопы – бич всех лагерных подразделений. Борьба с ними ведется не периодически, от случая к случаю. Появляется в лагпункте сера, проводится дегазация одного из бараков, в остальных же ничего не делается, и вскоре очищенный барак вновь наполняется этой живучей тварью.
Продолжение следует
Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4
