Кто из нас хотя бы раз в жизни не произносил или не слышал фразу: «Не могу выучить эстонский, слишком уж трудный язык»… Справедливости ради следует признать: большое количество дифтонгов, наличие побочных ударений и три степени длины звуков, дающие слову разное значение — не облегчают задачи освоения эстонского. Нельзя сбросить со счетов и отсутствие у жителей Ида-Вирумаа разговорной практики, и недостаток времени для занятий на языковых курсах, и — чего уж греха таить — природную леность.
Foto: Eraarhiiv
Это — что касается взрослых. Но почему родившиеся в русскоговорящих семьях дети, хотя и изучают язык по специальным школьным программам, в большинстве своём говорят по-эстонски крайне коряво, а в некоторых случаях и вовсе не способны связать даже пару слов? Ответ на этот вопрос еженедельнику «Инфопресс» дала психофизиолог, доктор биологических наук, профессор кафедры возрастной психологии и педагогики семьи Института детства РГПУ им. А.И. Герцена Елена Николаева.
«Важно, чтобы малыш с рождения слышал два языка»
– Сегодня в Эстонии крайне остро стоит вопрос изучения госязыка. Проблему пытаются решить политики, общественные деятели, социологи. Может быть, специалисты просто не там ищут «корень зла», и русские просто объективно не в состоянии выучить эстонский?
– Каждый ребёнок при рождении готов к тому, чтобы начать говорить на любом языке мира. Но в его развитии существуют так называемые критические периоды — ограниченные промежутки времени, в течение которых у малыша формируются определенные функции. И тут очень важно понимать, что их возникновение и становление возможны лишь при воздействии специфических внешних факторов. Так, например, если ребёнок до 3,5 лет не будет слышать человеческую речь, вы можете обучать его сколько угодно долго, но он никогда не сможет научиться говорить.
– Это, если не ошибаюсь, называется «синдромом маугли»?
– Да. И самый известный случай — история 12-летнего «дикого мальчика из Аверона», которого в конце XVIII века нашли во Франции. Он не умел говорить, слова заменяло рычание. Когда о нём узнали учёные, один молодой врач заявил: «Я его научу говорить за два года». Пожилой коллега ответил: «Ничего у тебя не получится» — и оказался прав. Ребёнок, хотя и мог имитировать произнесение каких-то слов, оказался не в состоянии связать их со смыслом. Функция была утрачена навсегда…
– Но если бы его нашли раньше, до 3,5 лет, такого бы не произошло?
– Вообще-то первый критический период заканчивается примерно в 10 месяцев. Смысл в том, что до этого возраста ребёнок способен различать звуки любого языка мира, если он их, разумеется, слышит. Поэтому-то и считается особенно важным, чтобы малыш слышал одновременно два, а, возможно, и несколько языков.
– То есть, поскольку дети в русскоговорящих семьях не слышат от родителей ни слова по-эстонски, они впоследствии оказываются не в состоянии его освоить?
– Всё не так просто. На самом деле, критических периодов несколько, и я рассказала только о первом. Насколько важно, чтобы ребёнок слышал не один язык, а несколько, свидетельствует пример известного лингвиста Бенджамина Ли Уорфа. Когда он только родился, его отец распределил в семье роли. Сам он говорил с сыном по-английски, мама обращалась к мальчику исключительно на венгерском, бабушка — по-русски, а остальные многочисленные родственники — каждый на своём. Результатом стало то, что в 6 лет ребёнок знал 10 языков, причём мог на них даже думать.
«Чем больше языков вы знаете, тем шире ваши представления о мире»
– Судя по вашим словам, после окончания критического периода освоить тот же самый эстонский, что называется, «на уровне носителя языка» уже невозможно?
– Я назвала пока лишь первый критический период. Второй работает до пяти лет, и в этот промежуток времени ребёнок способен бессознательно извлечь из лексики грамматическую структуру языка. Потом такие вещи становятся невозможны, и, начиная изучать язык позже, люди должны в первую очередь приниматься за грамматику. Правда, сколько бы вы её ни зубрили, всё равно никогда не достигнете возможности просто думать таким образом…
– Выходит, у взрослого русскоговорящего человека нет никаких шансов начать нормально говорить по-эстонски?
– Интенсивно занимаясь, можно многое сделать, потому что наш мозг очень пластичен и способен заново открывать критические периоды…
«Ребёнок будет делать только то, что делают его родители»
– Но обычные курсы предусматривают для достижения уровня В1 154 часа аудиторной и 60 часов самостоятельной работы. По-вашему, этого достаточно?
– Практика показывает, что если человек глубоко погружается в язык не менее, чем на шесть часов в день, каналы открываются заново. Но надо учесть, что освоение нового языка обходится мозгу очень дорого, поэтому человек должен постоянно заставлять его работать, причём делается это исключительно волевыми усилиями. Если он это сумеет, то прорвёт блокаду и будет говорить на втором языке достаточно хорошо. Такие люди есть. Правда, их единицы.
К слову, я знаю очень много русских, переехавших в США. Люди старшего поколения говорят по-английски с трудом или не говорят совсем. А их дети освоили язык легко, потому что активно в него погрузились. Более того, они постепенно утрачивают русский…
– Но почему? Вы же говорили, что иностранный язык не пересекается в мозгу с родным!
– Всё просто. Детям не о чем говорить с родителями, а с друзьями на английском — есть о чём. Чтобы избежать такой ситуации, родители должны сами адаптироваться в культурной — в вашем случае в эстонской — среде. Это же центральная психологическая идея: если хотите, чтобы ребёнок чем-то занимался с увлечением, занимайтесь этим с увлечением сами. Ребёнок будет делать только то, что делает его родитель, и ничего другого!
– Из того, что вы говорите, можно сделать лишь один вывод: взрослые должны начинать с себя, даже если их шансы освоить язык совсем невелики…
– Как бы там ни было, шансы есть. В наших силах решить, что предложить своему ребёнку. Мы можем учить его воле и языку, а можем не учить ничему. И тогда продолжится то, что имеем сегодня…
Публикуется в сокращении. Полный текст на портале rus.delfi.ee
