Вторая Мировая война затронула почти все семьи в мире, оставив горький след в истории всего человечества. В наши дни сложно представить, что такое война и как выжить в ее период. Ужасные потери, которые до сих считаются военным историками, непостижимы. Свои воспоминания о тех страшных годах нам передают пережившие их наши близкие. В каждой семье рассказы о героизме людей передаются из уст в уста, как сказания и былины. И ты понимаешь, что просто обязан гордиться такой историей и ни за что в жизни не допускать осквернения прошлых побед, рассказывать истинную правду о великой Победе. Сегодня своими воспоминаниями о военном лихолетье с нашими читателями делятся те, чье детство оказалось опаленным большой войной.
Нина Осадчук (Мартынова) у дома своего военного детства вместе с эстонскими внуками.
«Как мне вас найти?»
22 июня 1941 года объявили о начале войны. В тот день кончилось мое детство. Совсем недавно мне исполнилось 6 лет. Раньше папа с мамой, закончившие Родниковский текстильный техникум, работали на комбинате «Большевик». Теперь папа работал в военкомате. По долгу службы старший лейтенант Александр Мартынов оформлял уходивших на фронт. Приходил домой измученный, расстроенный: сколько за день приходилось перенести женских слез, отчаянных жалоб, угроз, проклятий: «Наших-то мужей на войну гонишь, а сам сидишь тут на сытых хлебах!..». Полгода он выдержал. А в начале 1942 года ушел добровольцем на фронт. Помню их последний разговор с мамой. Они сидели на диванчике: он в военной форме, она — заплаканная, подавленная. Я вертелась около них, а их последний разговор казался мне каким-то наивным, хоть тогда я и слова-то этого не знала.
– Фиса, если немцы придут сюда, вам с дочкой придется эвакуироваться. Как мне тогда вас найти? Давай договоримся: в каждом городе, где вы или я окажемся, будем приклеивать на почтовом ящике центральной почты кусочек белой бумаги с датой, когда мы там были…
Я представила себе единственную родниковскую деревянную почту — очень старый, окрашенный серой краской дом в центре города — и подумала, что, не дай-то бог, всего одна искра, и почта запылает пламенем, сгорит. И где тогда тот почтовый ящик искать? А папа все что-то говорил, обнимал маму. И вдруг я разобрала его шепот:
– Знаешь, Фиса, мне кажется, что я не вернусь с фронта — убьют.
Я спряталась на печку. Плакать…
Папа погиб в том же 1942 году. Пуля попала в горло и перебила артерию. Он истек кровью. Похоронен в братской могиле под Воронежем. А маме предложили устроить меня в детский сад, в чем раньше отказывали. Там места были только для детей погибших.
Прошло несколько лет. Мы с мамой идем по улице, а навстречу нам мужчина. Полы шинели распахиваются от быстрых шагов, на голове буденновка с красной звездой, как у папы. «Папа!», – кричала я, рванувшись к нему навстречу, и осеклась: это был не папа. Мама извинялась, он говорил в ответ что-то успокаивающее, а я все никак не могла прийти в себя. И так хотелось снова хоть на мгновение почувствовать его руку, треплющую мои волосы, услышать такой родной его голос: «Все хорошо, малышка!».
Русская печь — лучшее лекарство
Жили мы, как и все, трудно. Но взрослые были изобретательны, и всегда что-то придумывали. Вот я простудилась. А как лечить? Таблеток тогда у нас не водилось. То, что придумала моя бабушка Прасковья Васильевна, было непредсказуемо. (Нет, бабушка не работала медиком, она по ночам с суковатой палкой сидела на скамеечке через дорогу напротив нашего дома и сторожила расположенный по соседству магазин). Она задумала лечить меня в печке. Там, где обычно горят дрова и варится пища в чугунках разного размера.
– Разделась? А теперь залезай на табурет, потом на шесток и в печку. Смотри, не стукнись головой о чело, – наставляла она меня.
– Бабушка, но я ж не картошка, меня варить не надо…, – перепугалась я.
Но с бабушкой не поспоришь. И вот я в печке. Да это нарочно не придумаешь! Какое-то замкнутое пространство: стены из красного кирпича переходят внутри в идеальной формы купол. Пол печи, то есть под, застелен соломой, на ней одеяло образует два ложа. Между ними горячая свеча в стеклянном блюде. И тепло. Такое проникающее, всеохватывающее. А вот и бабушка рядом. Как только пролезла сквозь печное чело самых скромных размеров?..
Мы располагаемся справа и слева от свечи и стоящего рядом таза с горячей водой, каждая на своем ложе. А дальше просто лежим и дышим. Это и есть процесс лечения. Я так пропотела! Пот заливал глаза, струился по красному распаренному телу, что, казалось, могу вымыться и без воды. А дальше была экзекуция. В руках у бабушки оказался березовый веник, она обмакнула его в таз с водой и давай меня хлестать. По спине, по попе, по ногам, по груди — и все приговаривала: «У собаки боли, у кошки боли, а у Нины заживи». Наконец бабушка выдохлась и, после того, как отхлестала и себя, заявила, что лечение окончено. Ночь я спала без просыпа, а наутро была абсолютно здоровой. Спасибо бабушке и печке.
В тесноте — не в обиде
Шел 1943 год. Мама привезла из Белозерска семью своей сестры Татьяны. После того, как ушел на фронт ее муж Александр, она кое-как справлялась с тремя своими детьми с помощью няни. Няню взять с собой было некуда: в нашем доме на Кулешевском переулке была всего-то одна комната да кухня. Все остальное не отапливалось. И здесь предстояло разместиться трем взрослым и четырем детям. Теперь рядом со мной жили двоюродные сестра Наташа, братья Володя и Витя. Интересно, что имена Ната и Вова им дала я. Когда приходило письмо с вопросом, как назвать очередного ребенка, мама переадресовывала его мне. Вот только тогда я не знала, что все Наты с течением времени становятся Наташами. Мне нравилось просто Ната.
Были ли в войну праздники?
Почему сейчас мужчин значительно меньше, чем женщин? Да потому, что мужчины убивают друга на войне, войнах. А вот Виктору Удалову, сыну нашей соседки тети Гапеи, повезло. Он перенес серьезное ранение, долго лежал в госпитале. Его подлечили и демобилизовали. И вот в связи с его возвращением с фронта в бабушкином доме посиделки. Соседи пили чай, поиграли в лото, среди гостей был и Виктор — ладный черноволосый парень. Он пришел с гармошкой. Под самый конец вечера, когда гости начали расходиться, он вдруг взял гармонь и заиграл, запел. Простая мелодия, теплые нежные слова — картинка прифронтовых будней. Я была прямо-таки заинтригована, глаз с него не сводила. А слова песни раз и навсегда врезались в память: «Бьется в тесной печурке огонь…». Это была песня про землянку. И мне вспомнились дни, когда папа еще был дома. У нас в огороде тоже была вырыта глубокая землянка, но трех накатов (уложенных сверху, в качестве крыши, перпендикулярными слоями бревен) на ней не было: не успели настелить, потому что папа ушел на фронт.
Прошло несколько месяцев. По улице разнеслась молва — скоро свадьба: Виктор Удалов женится! Невесту Витя нашел себе на соседней улице, которую отделяла от нашей речка Юкша. Невесту звали Юля. А вот и свадьба. И снова я во все глаза смотрела на небывалое для тех времен зрелище. По мощеной камнями дороге идут жених с невестой, за ними — толпа веселых гостей. От невесты глаз невозможно отвести: так она хороша и нарядна. Длинное свадебное платье, ветер развевает фату, румяное лицо, глаза смеются, счастливая…
Беда
Ничто не предвещало беды. Но как-то вдруг заболела наша Ната. Нам объяснили, что, катаясь на лыжах на уроке физкультуры, она сильно вспотела и не натянула на голову съехавший теплый платок. Простудилась, подумала я. Это ненадолго. Полежит и поправится. Но мелькали дни, недели, а Ната все лежала. Моя мама повезла ее в больницу в областной город Иваново. Диагноз был поставлен жуткий: туберкулезный менингит. В нашем доме поселился страх.
Как-то я услышала от взрослых фразу «ногти потемнеют» и побежала к сестренке. Нет, ногти у нее не были синими. Слава богу! А Ната словно таяла. Как-то она задала моей маме вопрос:
– Тетя Фиса, а что такое любовь?
Нате было где-то около 11 лет. Похоронили сестренку на родниковском кладбище. Ее гроб обили богатой бордовой материей. Это было много лет пролежавшее в сундуке шикарное бабушкино платье, в котором она красовалась в кругу своих близких на довоенной фотографии. Когда умерла Ната, платье достали, распороли и обшили этой тканью гроб.
Остается добавить, что имя Ната по сию пору живет в нашей семье. Ната — это моя старшая дочка, Ната — это Володина младшая дочь. Так что жизнь продолжается.
Надежда умирает последней
Не помню каких-либо торжеств в Родниках в день окончания войны. Но помнится чувство освобождения от чего-то тревожного и страшного. Словно камень с сердца слетел. «Больше никого убивать не будут,» – думала я, десятилетняя.
В один из дней мая по городу разнеслась весть, что в такой-то день и час домой вернутся демобилизованные с фронта воины. Все Родники от мала до велика ожидали поезда на привокзальной площади. И мы с мамой были в той толпе. Ждали, на что-то надеялись. Кого ждали? На что надеялись?
Наконец, паровозный гудок. И состав из двух вагонов прибыл из Горкино. Из него вышли двое мужчин в штатском, совсем не похожих на фронтовиков. Очень удивились такой многолюдной встрече. А мы побрели по домам, сильно переживая из-за обманутых ожиданий. И потекли нелегкие послевоенные будни.
Нина ОСАДЧУК (МАРТЫНОВА)
Записала Наталья Соболева
