Гастроли по Кайскому району
Возвращались в Вятлаг в отличном настроении, вполне удовлетворенные и материальным успехом. За вычетом расходов на транспорт и недельное пребывание в Кирсе на текущий счет театра было перечислено свыше двадцати тысяч рублей.
Уезжали пассажирским поездом. Декорации, реквизит, ящики с костюмами погрузили на стоявший на запасных путях почтовый вагон, который потом прицепили к пассажирскому составу. Ответственность за сохранность реквизита возложили на двух оркестрантов, закадычных друзей и шутников Николая Лебедева и Владимира Титкова. Они так и ехали в этом вагоне, окруженные софитами, кустами, деревьями. Из почтового вагона можно было свободно выходить в пассажирский, что они и сделали, заказав себе чаю в почтовый вагон. Молоденькая проводница, принеся чаю, пришла в восторг от бутафории и позвала свою сменщицу, посмотреть на чудеса сцены. Софиты они приняли за фотоаппараты и стали просить друзей их сфотографировать на память. Друзья не растерялись, но потребовали оплаты за труды в виде вина и закуски. Девушки не заставили себя долго упрашивать, вмиг исчезли и через некоторое время вернулись с авоськой, в которой лежали бутылка самогона, соленые огурцы, черный хлеб.
Приготовление к «фотографированию» заняло несколько минут. Из угла вагона вытащили самый большой прожектор, накрыли его куском темной падуги. Проводницам было невдомек, как это в темном вагоне можно фотографировать.
Некоторое время заняло размещение фотографируемых перед «объективом фотоаппарата». Титков встал за штатив, Лебедев ходил вокруг девушек, выбирая наиболее удачные позы.
– Так, курносенькая, поверните голову, чуть-чуть вбок. А вы, беленькая, встаньте рядом и делайте вид, что глубоко задумались о смысле жизни. Подоприте подбородок кулачком, так, так, ну прямо Роден…
– А что, если им встать в обнимку, устремиться томным взором прямо в «фотоаппарат»? Я думаю, это будет весьма оригинально. Как вы считаете, Николай Ильич? – спрашивал Титков из-за прожектора, едва сдерживая смех.
– Нет, Владимир Степанович, я думаю, что это уже не модно и выглядит по-мещански. Раскрепощеннее надо, девочки, раскрепощеннее…
Так они мучили бедных проводниц, пока те совсем не растеряли последние остатки девичьей гордости и не сдались на милость победителей в лице галантных Титова и Лебедева. Расставаясь, ребята попросили адреса девиц, чтобы знать, куда отправить «готовые фотографии».
До станции Лесная мы доехали часа за два. Во время разгрузки вагона с декорациями все обратили внимание на чрезмерно суетливых Титкова и Лебедева, заплетающимися языками пытавшихся отдавать четкие и решительные указания. Всем стало ясно, что оба под изрядным хмельком, а на Пятом лагпункте они рассказали нам, как стали профессиональными лже-фотографами, соблазнили девушек, да еще и самогон заработали. Нашему смеху не было конца, и еще все долго вспоминали их похождения на гастролях в Кирсе.
Враг покинул Нарву
Поздним вечером 26 июля 1944 года, когда товарищи давно спали, я старательно записывал в свой дневник события прошедшего дня театральной жизни. Работалось легко, никто не мешал, из репродуктора, висевшего на стене доносилась музыка, с нар неслось монотонное посапывание спящих, кто-то что-то бормотал во сне.
Перед тем, как лечь спать, решил прослушать сводку последних известий с фронта. Вдруг музыка прекратилась и голос Левитана как всегда торжественно и внушительно произнес: «Сегодня, после упорных и ожесточенных боев, войска Ленинградского фронта, прорвав хорошо укрепленные вражеские позиции, освободили город Нарву!»… Сообщение было кратким, лаконичным, без комментариев.
В первый момент я растерялся, не зная как реагировать на столь огромную, неожиданную радость. Ведь освобожден город, в котором прошла практически вся моя жизнь, где у меня остались мать и жена. Хотелось об этом кричать на весь барак, поднять всех на ноги, поделиться счастливым сообщением.
Но тут же подумал: «Ну, разбужу, посочувствуют, поздравят и что дальше… Нарва им всем так далека, как мне, скажем, Смоленск. Разве что со мной вместе порадуется нарвитянка Ламан, но ее нет в бараке, она в женской зоне, а туда сейчас не попадешь, еще нарвешься на надзирателя и попадешь в карцер.
Писать дневник больше не мог. Мысли уносились за тысячи километров, к родным берегам Наровы. Мне уже рисовались отрадные картины.
В освобожденной Нарве жизнь входит в нормальное русло. Город по-прежнему слышит бой часов ратуши. Полным ходом работают Кренгольмская, Суконная, Льнопрядильная фабрики. Открылись магазины, государственные и городские учреждения. У городской пристани пришвартовался белоснежный пароход «Павел», сочным продолжительным гудком приглашая пассажиров июльским знойным утром прокатиться в Усть-Нарву.
«Мечты, мечты, где ваша сладость»…
Разве мог я в ту минуту вообразить, что от Нарвы осталось лишь одно название, что город практически полностью разрушен, превращен в развалины.
Трейберг (пред. горисполкома)
Убрав в шкаф дневник, достал почтовые открытки, а их у меня скопилось около двух десятков, стал писать в Нарву, в Таллинн, в Тарту своим родным, друзьям, знакомым, сообщая, что жив-здоров, работаю в театре, но никому не говоря, что нахожусь в заключении. Заранее знаю, что цензура такое письмо не пропустит. Обратный адрес давал на театр. Некоторые наши актеры так переписывались, хотя это было противозаконно, но пока благополучно сходило с рук. Три открытки, адресованные родным, опустил в почтовый ящик в Соцгородке, а остальные передал уезжавшему в Москву вольнонаемному и просил опустить их в почтовый вагон.
Через три недели пришел первый ответ от председателя Нарвского горисполкома Трейберга, с которым я был знаком еще в период буржуазной Эстонии. Кстати говоря, я ему не писал. Видимо кто-то из тех, кто получил мое письмо, передал его Трейбергу.
Письмо было кратким, официальным. Трейберг от лица горисполкома,сообщал мне, что городская управа не имеет сведений о моих родных, так как город полностью разрушен, архивы сгорели, какая-либо статистика о наличии жителей в настоящий момент отсутствует. Тут же было указано, что службы горисполкома прилагают все усилия для создания жизненных условий оставшимся и возвращающимся горожанам, обустраивая уцелевшие подвалы каменных зданий, восстанавливая то, что можно восстановить. Рабочих рук не хватает, для восстановления города привлекаются воинские части и немецкие заключенные. В конце письма Трейберг выражал надежду, что мне, как коренному нарвитянину, небезразлична дальнейшая судьба города, и приглашал меня изыскать возможность скорейшего возвращения и принятия участия в восстановлении города. Я, в общем-то, был не против…
В корреспонденции центральной газеты, кажется «Комсомольской правды», прочитал о страшных злодеяниях фашистов в Нарве. Перед тем, как отступить из города, они взорвали многие памятники архитектуры (Преображенский собор, Германовскую крепость, Немецкую кирху, домик Петра Великого и так далее). Из 30-тысячного населения в городе никого не осталось. Навстречу входившим в Нарву советским войскам из руин вышли две полубезумные старухи.
К сожалению, в то время я не знал, что и Советская Армия внесла немалую лепту в разрушение города. Непрерывные бомбежки по практически пустому городу, в основном по жилым массивам старого города, доделали, то, что не успели сделать отступающие фашисты.
Старые Нарвские актеры
Вскоре из Вильянди, куда эвакуировалась моя теща А. Башкирцева, я получил печальное известие: мою мать разбил паралич и она умерла, так со мной и не попрощавшись. Я был настолько потрясен, что ничего делать не мог, все валилось из рук. В тот день мы играли «Марицу». Напрасны были мои просьбы к Баранову освободить меня от спектакля, поставить другую вещь, где я не был занят, или подменить меня дублером. Ничего не помогло, Баранов был непоколебим. Вероятно, никогда в жизни я не играл так плохо роль Пенижека, буффонадного комика, заставлявшего зал хохотать на протяжении всего действия оперетты. Мой смех рождался через сердечную боль – это понимали и сочувствовали все участники оперетты.
Из пришедших писем я много узнал о судьбах актеров Нарвского русского театра, в котором играл и сам. Накануне оккупации немцами Нарвы от разрыва сердца скоропостижно скончался главный режиссер театра А. Чарский. Во время бомбежки убило Б. Христофорова. Погибли М. Баранов и К. Кузьмин. В Таллине умерли В. Римский и его сестра Е. Васильева. Фашисты расстреляли О. Григорьеву. Позднее умерли: в Таллинне Н. Белгородский, в Тарту К.Коровайков, в Вильянди А.Михайлов.
С отступающими немцами ушли В. Свободина и Ф. Лебедев. Последний у немцев и умер.
В освобожденную Нарву вернулись: А. Круглов, который навсегда распрощался со сценой и всю оставшуюся жизнь посвятил медицине; А.Жукова, позднее переехавшая на постоянное местожительства в Сибирь и там скончавшаяся; Е. Вережникова, Н. Иванов, Я. Степанов-Хотынский, П. Карташов, В. Владимиров-Кундышев.
Вслед за арестованным в 1941 году А. Гариным в заключении оказалась и его жена А. Скаржинская. Освободившись из заключения, она проживала в Таллинне вплоть до своей смерти в 1967 году. Репрессировали также В. Зимина и В. Домбровского. Об их дальнейшей судьбе мне ничего не известно.
Продолжение следует
Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4
