Смена театрального начальства
Однажды Баранов пришел к нам на Пятый лагпункт, что делал очень редко, для выяснения некоторых вопросов, связанных с очередной постановкой одного из спектаклей в Соцгородке. Разговор носил мирный характер. Выясняли, какие танцы сохранить, какие убрать из-за болезни трех танцоров в оперетте «Марица», которую режиссировал А. Касапов. Его самого в бараке не было. Но вот он, наконец, пришел, и тут началось. Не стесняясь в выражениях, Касапов возмутился, как это в его отсутствие можно решать вопрос о спектакле, за который он отвечает. Он накричал на Баранова и в заключение бросил по его адресу свою любимую фразу: «Кабы сдох!»
Спокойный Баранов, ничего не ответил, встал со своего места и направился к выходу. У дверей он остановился и, сказав: «Теперь, Касапов, вам придется ответить за свои слова!», вышел.
Все почувствовали себя очень неловко. Безусловно Касапов был не прав, но сказать ему об этом значило нарваться на новые оскорбления. На какое-то время воцарилось молчание, а затем постепенно один за другим все стали расходиться.
На следующий день мы узнали, что Касапова на два месяца отправляют в штрафной лагпункт. Известие нас ошеломило. Видимо, уравновешенный Баранов не выдержал, и его терпению пришел конец. Он не побоялся настоять перед Кухтиковым о наказании Касапова и тем самым лишиться любимца публики, на котором держался весь опереточный и драматический репертуар.
Касапова же нисколько не угнетала перспектива два месяца провести в обществе отъявленных лагерных бандитов, воров, злостных отказчиков, для которых штрафпункт был домом родным, где они отбывали длительные сроки и не только не исправлялись, но и становились рецидивистами. Касапов чувствовал себя героем.
– Посмотрим, сказал слепой, – не без злой иронии процедил сквозь зубы Касапов, – кто проиграет, а кто выиграет… Уверен, что смеяться последним буду я!
И снова лягнул Баранова, благо его с нами не было. Ни к чему напомнил о его сожительнице, артистке Нине Белицкой. После освобождения Белицкая стала законной женой Баранова. И в то же время Касапов сам имел подругу среди работниц культбригады в лице эстонки Лейды Сальк.
Вечером за Касаповым пришел стрелок и увел его на вахту.
На следующий день Богданов собрал актив театра, чтобы выяснить, какие спектакли могут идти без Касапова и готовы ли дублеры на его роли.
Пришли к печальным выводам. В репертуаре театра оказалось только три оперетты – «Запорожец за Дунаем», «Марица», «Наталка-Полтавка» и одна пьеса «День отдыха», в которых Касапов был свободен. Ни один дублер, а они официально имелись у каждого артиста, не был готов без соответствующей длительной подготовки заменить Касапова.
Кухтиков, когда ему доложили об этом, устроил разнос Баранову за отсутствие дублеров.
Если нет дублеров, так как же вы печатаете в программках их фамилии. Кому нужна подобная туфта? Предлагаю театру на выбор «Роз-Мари» или «Цыганский барон» для показа делегации ГУЛага из Москвы. В вашем распоряжении две недели.
Через две недели Баранов был опять «на ковре» у Кухтикова.
– Не могу выполнить ваше распоряжение, товарищ полковник, – отвечал Баранов, – без Касапова эти оперетты идти не могут.
Кухтиков поднял телефонную трубку и потребовал соединить его со штрафным лагпунктом. Разговор с его начальником был лаконичным:
– Сегодня вечером заключенного Касапова доставить на Пятый лагпункт. Об исполнении доложить!..
Касапов пробыл на штрафном лагпункте две с половиной недели. Как он сам рассказывал, жилось ему неплохо благодаря тому, что к нему благоволил начальник лагпункта, большой любитель-театрал и поклонник таланта Касапова.
Он пользовался поблажками: в работе не переутомлялся, повар подливал ему лишний черпак баланды и клал в миску двойную порцию каши. Даже стрелки относились к нему иначе, чем к завсегдатаям штрафного лагпункта: не заставляли работать с полной отдачей сил, как это требовалось от всех штрафников, разрешали лишний раз перекурить и даже посидеть во время работы, что категорически запрещалось.
Московские гости с удовольствием смотрели оперетту «Роз-Мари». Она шла в десятый раз в нашем театре и, пожалуй, лучше, чем когда-либо.
Дублером Касапова в роли сержанта Малона официально числился я, но я ни разу не играл эту роль и даже не пробовал заменять Касапова, чувствуя, что сыграть даже приблизительно так, как играет Касапов, не смогу.
Я забрался в самый дальний угол зала, где меня никто не видел, и с интересом наблюдал за многочисленными зрителями, как они реагируют на спектакль и блестящую игру Касапова. Станиславский всегда ратовал за искренность сценического поведения актера, чтобы «уметь быть искренним в условиях сцены».
Касапов отлично уяснил, что юмор поведения Малона заключается в способности целиком и полностью отдаваться сценическому вымыслу и органически действовать на сцене. Играя очень серьезно недалекого, правильнее сказать глупого, полицейского сержанта Малона, Касапов своими искренними действиями, наивной верой в правду своей недалекой и пустой речи, добивался потрясающего эффекта.
Касапов обиду не забыл. Он не мог простить Баранову свое пребывание в штрафном лагпункте. Они между собой не разговаривали, избегали встреч, не здоровались. Общение по делу происходило через третьих лиц, обычно через меня.
Как-то теплым июньским утром на сцене клуба-театра Соцгородка проходила репетиция оперетты «Ярмарка невест». На выходившем во двор крылечке грелись свободные от репетиции актеры, в том числе Касапов и я. Невдалеке бегали мальчишки и среди них шустрый, очень подвижный сын полковника Кухтикова, черноволосый мальчишка пяти-шести лет.
Мальчишки бросали друг в друга палки, камушки. Один из камней, брошенных маленьким Кухтиковым, угодил в Касапова. Касапов страшно рассердился, бросился к мальчонке, схватил его и отвесил звонкий подзатыльник. Ребенок естественно во весь голос заревел и тут, совсем не кстати из-за угла появился сам полковник, разыскивающий свое чадо. Касапов моментально преобразился, схватил мальчонку на руки, прижал к себе со словами:
– Хороший ты мой мальчик! Какой же ты славный, умный! Расти большой и послушный.
Пацан реветь перестал. На его измазанном лице показалась довольная улыбка, хотя в глазах еще искрились слезинки. Мне определенно показалось, что отец Кухтиков понял уловку Касапова, но сделал вид, что ничего не произошло, забрал ребенка и увел его домой.
К первому мая 1945 года готовилась к выпуску оперетта Валентинова «Жрица огня», большой красочный спектакль из жизни востока, с обязательными в таких случаях одалисками, тайнами гарема, разношерстной экзотической толпой, характерными восточными танцами, эротической музыкой.
Как обычно, исполнители ролей утверждались художественным советом. Я был утвержден на роль магараджи Геквара, центральной фигуры оперетты. Сказать откровенно, эта роль мне очень понравилась. Но когда я узнал, что по сценарию Геквару предстоит петь в дуэтах, ансамблях, да вдобавок еще и танцевать, меня обуял страх. Я вспомнил наставление драматурга Островского: «Не в свои сани не садись». При встреча с Барановым высказал свои соображения и от роли отказался. Баранов с этим не согласился и, используя свою власть над заключенными, приказал роль готовить и играть. Волей-неволей пришлось подчиниться.
Никогда, ни до того, ни после, я не испытывал больших затруднений в освоении роли. На личном опыте убедился, какой это адский труд одновременно играть, петь, да еще и танцевать.
Ничто, казалось, не могло помешать выпуску спектакля в назначенный день, как вдруг…
За три дня до премьеры у меня неожиданно распухла левая щека. Образовался флюс, который с каждым часом все увеличивался и увеличивался. К вечеру заплыл левый глаз и скривился рот. С перекошенной физиономией пришел на следующее утро в кабинет Баранова и как смог заявил, что ни на генеральной репетиции сегодня вечером, ни на завтрашней премьере играть не смогу и прошу перенести премьеру на несколько дней позже, пока не спадет опухоль.
Баранов накинулся на меня так, как будто бы я сам виноват в опухоли.
О переносе спектакля не может быть и речи! Даже не заикайтесь! Этого я не допущу! Отправляйтесь на репетицию, а вечером сходим к зубному врачу.
Вечером вместе с Барановым мы пришли в кабинет зубного врача. Больше всего говорил Баранов. Его интересовало только одно: надо сделать так, чтобы завтра, к генеральной репетиции, опухоль исчезла.
Молоденькая дантистка чувствовала себя очень неловко, не зная, что посоветовать.
– Видите ли, флюс исчезнет сам по себе через два-три дня…
– Ждать нельзя, – перебил её Баранов, – неужели нет никаких средств, чтобы ликвидировать опухоль?
– Есть одно средство, но мне не хотелось бы его применять, – произнесла она застенчиво, – попробуем удалить заболевший зуб. Но это крайняя мера, зуб еще не настолько плох, чтобы его рвать…
– Рвите сразу же, – перебил её Баранов.
Тут я не выдержал:
– На каком основании, Иван Герасимович, вы распоряжаетесь моим зубом? В конце концов, только я волен сказать последнее слово…
Баранов тут же сменил тон. Он уже не приказывал, а просил заискивающим голосом. Стал убеждать меня пойти на эту крайнюю меру во имя спасения спектакля. Не стесняясь присутствия врача, обещал мне продуктовый паек и пять дней отдыха после премьеры.
Двадцать девятого апреля 1945 года (по совпадению 29 апреля четыре года назад меня арестовали) ради искусства в возрасте сорока двух лет я потерял свой первый зуб. Буквально «по щучьему велению» и Баранову хотению, опухоль начала спадать и к началу генеральной репетиции почти полностью исчезла.
Продолжение следует
Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4
