а тюремными решетками Таллинна
Останавливаемся перед камерой с трехзначной цифрой. Железная дверь черного цвета. Неприятный царапающий звук открывающегося замка. Вхожу и сразу же задерживаюсь у порога. Неярко горит небольшая электрическая лампа, с высоты бросающая мутный желтоватый свет на лежащих на полу арестованных, которые во власти тяжелого сна, храпят, сопят и подсвистывают…
Подсчитал, их одиннадцать, со мной вместе двенадцать. Сперва удивился, почему спят на полу, а не на откидных койках, прикрепленных к стене. Стало понятно, когда увидел, что их только семь, опусти их вниз, негде будет спать остальным. Осматриваюсь кругом. Камера имеет вид прямоугольника. У дверей с левой стороны за небольшой деревянной перегородкой туалет с механическим спуском воды. На противоположной стороне раковина с водопроводным краном. Сразу же подумал: какое удобство, не нужна вонючая параша, в любую минуту можно помыться. Посередине стол, вокруг табуретки, у стен три тумбочки.
Большое трехстворчатое окно, заделанное решеткой. За окном с наружной стороны деревянный козырек. На столе несколько металлических кружек, заменяющая пепельницу битая глиняная миска, шахматы, фигуры вылеплены из мякины хлеба.
Возникла проблема куда лечь. По всему полу раскидались спавшие. Осторожно разбудил спавшего с краю. Он спросил по-эстонски, что надо. Не ожидая ответа, чуть подвинулся, лег на другой бок и сразу же заснул. У всех имелись постельные принадлежности: матрац, подушка, простыня, одеяло с печатными знаками, из чего я сделал вывод, что они казенные. Решил никого не беспокоить, одну ночь обойтись без казенной постели. Выручило драповое демисезонное пальто. Уснул моментально.
Разбудили резкие свистки. Я уже знал, что в шесть часов утра обычный подъем в тюрьме. Поразил молчаливый подъем. Словно проснулись и двигались по камере немые. Каждый с угрюмой сосредоточенностью складывал постельные принадлежности и убирал их за прикрепленные к стене койки. Дежурный тщательно подметал пол и вслед за ним действовали с ведром воды и тряпками еще двое. Через пятнадцать-двадцать минут камера была чистой и все стали с нетерпением ждать утреннего завтрака – пайку хлеба, суррогатный черный кофе, пару кусочков пиленого сахара.
После двадцатиминутной прогулки во дворе все вернулись в камеру оживленными, разговорчивыми, с шутками, с хорошим настроением. Русского языка я не слышал, среди нас не было ни одного русского. То были эстонцы из Таллинна, Тарту, а также южных районов Эстонии, бывшие полицейские, кайтселитчики, зажиточные хуторяне. На одного из них я обратил внимание: он с трудом перемещался по камере с помощью костыля, нога его была перебинтована и согнута в колене. На прогулку он не выходил, а сидел на табурете у окна и дышал свежим воздухом. Лицо его показалось мне знакомым. Когда я оказался возле окна, он вдруг обратился ко мне по-русски:
– Если не ошибаюсь, господин Рацевич?..
– Совершенно справедливо… С кем имею честь?..
– А мы с вами земляки… из Нарвы. Учились в одной гимназии… Я немного постарше вас, закончил гимназию в 1919 году, помните такого Лембита Паапа. Мой брат женился на матери вашего соученика по выпуску – Василия Рудакова, наш дом на Иоальской улице, где торговал Хаердинов.
Я вспомнил его и его брата, Иманта Паапа, владельца автобусной линии Нарва – Кулга. Мы пожали друг другу руки. Л. Паап по окончании юридического факультета Тартуского университета в качестве помощника присяжного поверенного практиковал в Таллинне, иногда по служебным делам приезжал в Нарву, был активным политическим деятелем в партии вепсов, ненавидел коммунистов и открыто против них действовал в печати и на партийных собраниях.
– А что у вас с ногой?
– По милости коммунистов!..
Говорил Л. Паап с небольшим эстонским акцентом правильно, как юрист, не спешил высказывать свою мысль, облекая её в логическую форму.
– В нашей группе, действовавшей против Советской власти, было пять решительных людей, готовых в любую минуту вступить в борьбу. Прошлым летом мы не успели вместе с нашими единомышленниками бежать в Швецию и вот теперь, преследуемые органами НКВД, вынуждены были скрываться, где придется.
Недалеко от Локсы, в землянке оборудовали склад оружия и боеприпасов, ночевали в сараях на покосах, в стогах сена, изредка навещали верных друзей в деревнях и на хуторах.
Наступила зима 1940 года. Все труднее стало скрываться от преследователей.
Задумали морским путем на моторной лодке бежать в Финляндию. Нашли в Локсе рыбака, согласившегося за большую сумму в иностранной валюте перевезти через Финский залив. Половину вознаграждения выплатили сразу, остальные деньги условились заплатить на финском берегу. Все продумали, назначили день и час выезда.
Вооруженные автоматами, браунингами, с запасами пищи и воды осторожно пробирались рано утром в условленное место на берегу залива.
…Забеспокоились, почему нет рыбака. Неужели, подумали, он забыл, или с ним случилось что-нибудь. Решили немного подождать и, если не придет, через пятнадцать минут уйти.
Прошло не более получаса, как в кустах послышался шорох. Взвели курки, на всякий случай приготовились к встрече, может пограничники. Кто-то пробирался в нашу сторону. Когда незнакомец подошел на расстоянии 5-8 шагов, я узнал в нем рыбака и пошел ему навстречу.
– Готовы в дорогу? – спросил он, боязливо оглядываясь по сторонам. Будьте осторожны, по всему берегу сторожевые посты, выискивают беглецов, пытающихся удрать в Финляндию. Скажите остальным, пусть выходят и идут за мной.
Рыбак пошел вперед, остальные подтягивались за ним, я замыкал группу. По колено в снегу спустились с дюн и оказались на открытом месте, где валуны преграждали нам путь. До кромки льда, а значит и до лодки, оставалось не более ста метров.
Мы ступили на лед. Внезапно стало светло, как днем. Лучи нескольких прожекторов скрестились на нашей группе. С трех сторон мы оказались в фокусе света, нас было отлично видно, мы же, ослепленные прожекторами, ничего не видели. Раздались предупредительные выстрелы в воздух и крики на русском языке: «Руки поднять, сопротивление бесполезно, вы окружены». Не ожидая никакой команды, мы бросились кто куда в рассыпную, надеясь уйти из конуса света и скрыться за валунами. Прожекторы искали и находили нас, вдогонку гремели автоматные очереди. Я побежал по льду к лодке, надеясь если не отплыть на ней, то хотя бы за ней спрятаться. Но луч прожектора постоянно высвечивал меня на белом снегу, я представлял отличную мишень. Пули свистели вокруг.
Не давая остановиться ни на мгновение. Отстреливаясь, я, наконец, добежал до лодки. И когда стал перелезать через борт, почувствовал острую боль в ноге. Какое-то время я ещё отстреливался, но силы вместе с кровью покидали мен,я и вскоре я лишился сознания.
Очнулся в тюремной больнице. Лечили около трех месяцев, дважды делали операции и теперь я инвалид на всю жизнь… Впрочем, сомневаюсь в её продолжительности, мне грозит высшая мера наказания.
– Следствие по вашему делу закончилось? – спросил я.
– Давно уже. Ни у кого из сидящих в нашей тюрьме, убежден, нет стольких пунктов обвинения, как в моем деле. Вся 58-я статья. Могу перечислить пункты: измена родине, попытка группового побега за границу, вооруженное выступление против советской власти, незаконное хранение огнестрельного оружия и боеприпасов, диверсия и саботаж, антисоветская организация, призывы к ниспровержению существующего строя, активное участие в кайтселите, исамалийте, вепсовском движении и.т.д. Не правда ли любопытный послужной список?..
– Вы что-нибудь знаете о судьбе своих друзей, с которыми пытались бежать в Финляндию?
– Их я больше не видел.
Принесли обед. Наш разговор прекратился. А с отправкой меня в другую тюрьму я вообще потерял Л. Паапа из виду. Когда уходил в этап в июне, встретил двух эстонцев, сидевших вместе с Л. Паапом в одной камере. Ничего толком узнать не смог. По их словам, после вызова на суд Л. Паап в камеру не вернулся. Они высказали твердое убеждение, что он получил высшую меру наказания и был расстрелян.
Допросы подследственных, как правило, происходили только в ночную пору, начинались около 12 часов ночи и завершались в 4-5 часов утра. Следователи прекрасно сознавали, что когда человек устал, мечтает об отдыхе, жаждет сна, легче всего добиться от него требуемого признания.
Применялся излюбленный метод, внешне совершенно безобидный. Не сознававшийся в предъявленном обвинении каждую ночь простаивал в углу кабинета следователя, лишенный таким образом сна (в камере под угрозой карцера днем не разрешалось спать даже сидя). В конце концов, следователь добивался своего, нужные показания подписывались.
Каждого из нас нервировал, выводил из себя способ вызова на допрос к следователю. Ночь. Камера погружена в крепкий сон. Кто-то во сне разговаривает, кто-то стонет. Свистящий храп одолевает уставших за день от полного безделья и пребывания со своими томительными думами в душной камере. С шести утра до десяти вечера, то есть в продолжение шестнадцати часов, не придумать, чем заняться. Вот почему двадцатиминутная прогулка, раз в шесть дней выход в баню, вызов к врачу, прием пищи и даже обыск, хоть немножко укорачивают день, который кажется, бесконечно длинным и мучительно бесцельным.
Скрежещет ключ в дверном замке. Отодвигается тяжелый засов. В камеру входят двое надзирателей. У одного из них в руках небольшая записка с нацарапанной карандашом фамилией вызываемого на допрос. Кое-кто от шума открывающейся двери просыпается и, увидев надзирателей, с опаской думает про себя: «Уж, не за мной ли?»… Есть счастливчики, которые продолжают сладко спать.
Продолжение следует
Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:
http://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4